Власть и общество

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.12. Власть и общество


Эти фундаментальные изменения в экономике и обществе индустриализирующихся стран и созданное ими огромное давление оказали сильное влияние на правительство. Вплоть до середины XIX века правительства европейских стран имели весьма ограниченные функции, за исключением того, что касалось подготовки к войне. Они мало изменились по сравнению с доиндустриальной моделью. За исключением Швейцарии европейские страны являлись монархиями, в которых советы правителю давала небольшая группа аристократов, получающих большие доходы от своих обширных земельных участков. В нескольких странах, таких, как Британия, принимающая решения элита была чуть шире, но по-прежнему почти полностью состояла из самовоспроизводящейся землевладельческой олигархии. На местном уровне правосудие и управление находились по большей части в руках той же самой элиты, не считая городов, где преобладала элита торговая.

Рост городов, отток населения из сельской местности и появление новых источников богатства серьезно нарушили схему, которая существовала много веков, и элите стало значительно труднее удерживать контроль и использовать старые методы правления. Обычно она удерживала большую часть своего господства, постепенно поглощая новые промышленные и коммерческие группы. Серьезную проблему представлял собой рост в городах промышленного рабочего класса, что в немалой степени затрудняло поддержание порядка и контроля. В рамках традиционной системы преодолеть эти трудности было невозможно. Среди промышленных рабочих квалифицированных было меньше, поэтому их нельзя было назвать однородной группой, но все же они представляли собой элемент в обществе, подобного которому ранее не существовало. Они работали в более крупных подразделениях, сильнее зависели от колебаний рынка, следовательно, их положение было гораздо более ненадежным, чем в прошлом у сельских тружеников. Кроме того, им пришлось столкнуться с ужасными условиями, вызванными начальной индустриализацией. В течение нескольких десятилетий они создали новую культуру рабочего класса и общественные институты. Однако им оказалось очень трудно изменить условия жизни вследствие недостатка власти и решительного настроя существующих элит держать все под контролем. Учитывая условия, с которыми столкнулись многие люди в индустриализующихся странах, возможно, единственным по-настоящему удивительным аспектом европейской истории в XIX веке является то, что не произошло никакой серьезной социальной революции.

Социальная напряженность, вызванная индустриализацией, сначала проявилась в Британии. Отчасти революционные движения, возникшие в годы войны с Францией в период с начала девяностых годов XVIII века до 1815 года, появились благодаря эгалитарной риторике Великой французской революции, но значительно больше их возникновению способствовали условия жизни в промышленных городах. В то же самое время существовал луддизм — движение, члены которого уничтожали машины, лишавшие рабочих мест, например, ткачей, трудившихся на ручных ткацких станках. За окончанием войны последовал экономический кризис, вызвавший сильную нужду и недовольство. Правительство отреагировало на это использованием шпионов и провокаторов, временной отменой действия закона, запрещающего задержание без судебного ордера на арест, и военными репрессиями (даже во время войны на Пиренейском полуострове правительство держало в Британии больше солдат, чем их сражалось против Наполеона). Профсоюзы и организации рабочих были запрещены после принятия законов против коалиций. Требования социальной и политической реформы достигли пика с движением чартистов, расцвет которого пришелся на конец тридцатых — начало сороковых годов XIX века, когда экономические условия были особенно плохими.

На происходящие весомые социальные и экономические изменения британское правительство отреагировало, усилив свою власть, чтобы держать под контролем людей, особенно рабочий класс, бедняков и бродяг. В соответствии с Законом о бедных, принятом в 1834 году, были созданы работные дома в качестве единственных мест, где «может быть даровано облегчение» — условия в них были суровыми и жесткими (семьи были разделены), чтобы у людей не возникало желания находиться там без особой нужды. Контроль осуществляйся через создание такого нового института, как полиция, которая первоначально появилась в Париже еще в XVIII веке. В Лондоне полиция была создана в двадцатые годы XIX века, а в середине тридцатых годов было введено обязательное требование завести ее в каждом большом городе. Скопление большого количества людей в городах привело к переформулированию понятия «преступление» и растущему страху перед теми, кого элита называла «опасными классами». В период с 1800 по 1840 годы масштабы уголовного преследования росли в четыре с половиной раза быстрее, чем численность населения. Посредством более жестких законов были разработаны новые определения «преступного поведения» и «политического преступления» — особенно в отношении защиты имущества, что усилило криминализацию бедных. Преступники рассматривались в качестве угрозы не только для своих жертв, но и для «общества» в целом. Увеличилось применение смертной казни, но еще важнее то, что изменилась роль тюрем. Изначально они были местами с ужасными условиями, куда ненадолго заключались лица, ожидающие суда или вынесения приговора. С двадцатых годов XIX века они все больше подвергались «реформированию» с целью превращения их в места со строгой дисциплиной, где главный акцент сделан на «изменении характера», а не на простом наложении физического наказания. Преступников нужно было держать под контролем, и их следовало изменить, чтобы после освобождения они могли занять свое место в качестве полезных членов нового промышленного общества.

По мере того, как общество и экономика становились более комплексными, правительства европейских стран постепенно пришли к выводу, что им необходимо брать на себя новые функции. Поначалу эти функции относились к регулированию самых неприятных особенностей новой промышленной системы — занятости женщин и детей, продолжительности рабочего дня мужчин и оплаты рабочим «натурой» (жетонами, принимающимися к оплате только в магазинах компании). В больших городах приходилось принимать определенные меры по обеспечению водой и канализацией, ибо в противном случае там наступил бы полный развал и могли произойти вспышки различных заболеваний, что задело бы не только бедных, но и «респектабельных».

Одной из первых отраслей, которые требовалось регулировать, являлись железные дороги. В европейских странах правительство играло ключевую роль в планировании и в некоторых случаях даже в управлении этой системой. Побудительным мотивом развития сети железных дорог являлось понимание их стратегической важности благодаря быстрой перевозке большого числа войск, и многие системы были построены с учетом этого приоритета. В Британии строительство новых линий шло под минимальным государственным контролем, и результатом стало широкомасштабное их дублирование. Несмотря на это, правительство решило, что в целях обеспечения общественной безопасности необходимо создать институт квалифицированных инспекторов, следящих за соблюдением требований нормативной базы в отношении деятельности железнодорожных компаний. В Соединенных Штатах правительство принимало еще более тесное участие в регулировании данной сферы. Первой железнодорожной компании, «Балтимор и Огайо», была дана установленная законом монополия и освобождение от налогообложения. Стали распространены государственные инвестиции в железные дороги (к 1860 году штат Массачусетс вложил 8 миллионов в восемь разных компаний). Наиболее важным содействием со стороны государства явилось предоставление земли — в период с 1850 по 1880 год федеральное правительство предоставило железнодорожным компаниям 180 миллионов акров общественной земли, чтобы помочь строительству новых линий, особенно трансконтинентальных магистралей.

Ближе к концу XIX века правительства некоторых стран расширили свое вмешательство в экономику и общественную жизнь. Создавались программы по компенсации рабочим производственных травм, либо же эта обязанность возлагалась на работодателей. Несколько государств развернули более широкие программы по обеспечению благосостояния населения — небольшие пенсии из фондов, созданных за счет работодателя, помощь в поиске работы и различные формы выплат пособий по безработице. Делалось это в основном для того, чтобы произвести интеграцию рабочего класса в существующую социальную и политическую структуру с помощью улучшения условий жизни и труда и уменьшения стимула бунтовать. Очень важную роль в течение всего XIX века играло развитие систем образования и повышения грамотности населения во всем европейском обществе. К середине века, вероятно, большинство населения в таких странах, как Швеция, Пруссия, Англия, Франция и Австрия (белых в Соединенных Штатах), было грамотным. Это стало большой переменой в масштабах всей мировой истории. Только в Италии, Испании и России процент грамотного населения был низким (приблизительно 10—25 % от общей численности) — уровень, типичный для всех доиндустриальных обществ. Отдельные правительства, например, Пруссии, проявили значительный интерес к образованию и с середины века создали эффективную государственную систему; однако в Британии до 1870 года даже начальное образование не было обязательным. Почти повсеместно процесс обеспечения образования сталкивался с множеством трудностей вследствие религиозной полемики и спорами о роли, которую должна и может играть церковь. К концу XIX века примерно девять десятых населения в Западной Европе были грамотными (но в Италии и Испании число грамотных было более чем в два раза меньше). Однако среднее образование для большей части населения часто являлось необязательным; там же, где оно действительно существовало, оно обычно завершалось к четырнадцати годам, и шансы ребенка, не принадлежащего к элите, на получение высшего образование были минимальными.

Тем не менее к концу XIX века ситуация в странах Западной Европы и Северной Америке радикально изменилась по сравнению с той, что имела место лишь век назад. Ранее ни одно человеческое общество не переживало перемены в столь быстром темпе. В Европе, особенно в Западной, перестало господствовать сельское хозяйство, развивались промышленность и города. Крестьяне и землевладельческая элита уже не были доминирующими силами в обществе. В большинстве случаев самой крупной группой в обществе являлся промышленный рабочий класс, но само общество стало гораздо более комплексным. В нем имелись промышленники, менеджеры, торговцы, банкиры и представители профессий, требующих высокого уровня подготовки, например, врачи и юристы и все они обладали значительной властью и влиянием. Люди в целом стали богаче, чем в начале века, и ряд товаров, которые они могли приобрести, значительно расширился. Однако сохранилось огромное неравенство, и многие оставались бедняками. В 1900 году процесс перемен не закончился — напротив, стал быстрее и радикальнее. Разрабатывались новые технологии, которые вызвали целый ряд дальнейших трансформаций в экономике и обществе, происходивших с беспрецедентной скоростью.


Индустриализация и общество

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.11 Индустриализация и общество

На протяжении XIX века индустриализация вызвала глубокую трансформацию в странах значительной части Европы и в Соединенных Штатах. Впервые в человеческой истории большинство людей не было непосредственно занято в сельском хозяйстве — в Британии переход произошел в пятидесятые годы, в большей части остальной Европы спустя несколько десятилетий. К началу XX века лишь примерно треть населения Франции и четверть населения Германии были напрямую заняты крестьянским трудом, а об относительной отсталости Италии можно судить по тому факту, что сельским хозяйством все еще занималось 60% ее населения. Все больше и больше людей начинали жить в городах, разнообразие профессий заметно выросло, и в среднем за век люди стали в целом богаче. Однако эти перемены оказались далеко не безболезненными. Некоторые люди лишились средств к существованию — например, 500 000 ткачей, работавших на ручных ткацких станках в Британии. Также в течение многих десятилетий люди жили в ужасных условиях в новых промышленных городах, и им приходилось довольствоваться гораздо более низким качеством жизни. В конечном счете улучшения наступили, но их появления пришлось ждать очень долго.

20.11.1. Бедность, богатство и здоровье


Условия жизни во время ранних стадий индустриализации в Британии стали предметом ожесточенных исторических дебатов в течение последних десятилетий, хотя начинает намечаться некоторое единодушие. Весьма маловероятно, что в период приблизительно с 1760 года до двадцатых годов XIX века даже в среднем имелось хоть какое-то улучшение уровня жизни. Некоторые, возможно, преуспевали, но подавляющее большинство — нет. Рост численности населения (который примерно после 1800 года был весьма быстрым) означал более низкие доходы, повышение цен на продовольствие и, следовательно, увеличение бедности. Реальная заработная плата для мужчин, несомненно, падала как минимум до 1810 года, а что касается женщин, то их заработная плата падала значительно дольше. Имелось так много дешевой рабочей силы, что это, вероятно, замедлило темп механизации и технологических инноваций. Немногие рабочие имели запасы денег или имущества, которые могли заложить в трудные времена, когда безработица в некоторых профессиях достигала трех четвертей рабочей силы.

В сороковые годы XIX века примерно десятая часть населения Англии по-прежнему считалась малоимущими. Иногда их число сильно возрастало — во время спада в начале сороковых годов XIX века в городке Клитеро в Ланкашире из общего населения в 6700 человек малоимущими были предположительно 2300. Доступные цифры средней продолжительности жизни, детской смертности и снижения среднего роста наводят на мысль, что происходило сильное снижение качества питания и общего уровня жизни. Также важно принять во внимание менее осязаемые аспекты качества жизни во время ранней индустриализации: у рабочих на фабриках был строгий график и жесткая трудовая дисциплина, которые разительно отличались от относительной свободы и возможности самим определять скорость работы, когда они были внештатными работниками в деревне. Помимо этого, у них не было своего крестьянского надела, к которому они могли вернуться в трудные времена. Для женщин и детей, которые преобладали среди фабричных рабочих (как и во многих других областях, таких, как горное дело), условия были даже еще хуже. В 1816 году дети младше восемнадцати лет составляли половину рабочей силы на хлопковых фабриках. На фабриках по производству шерсти в Йоркшире в 1835 году женщины и подростки до двадцати лет составляли почти 80 % всех рабочих.

20.11.2. Рост городов

Одним из самых фундаментальных изменений, вызванных индустриализацией, стала урбанизация. До XIX века большинство городов в мире паразитировало на остальной экономике — они засасывали в себя людей и продовольствие, почти ничего не давая взамен. Они являлись потребителями и часто строились вокруг двора правителя с большим числом нахлебников — элиты и ее слуг. Индустриализация изменила эту схему и превратила города в одних из самых крупных вкладчиков в экономику. Эти вклады осуществлялись в форме объема промышленного производства, а позднее также посредством обеспечения финансовых и коммерческих операций. В 1800 году примерно 90 % населения Европы жило в сельской местности, и даже в Британии и Нидерландах, самых урбанизированных регионах, доля сельского населения составляла 80 %. Перемены шли медленно даже в Британии — в начале пятидесятых годов XIX века 60 % ее населения все еще было сельским. Тем не менее к 1900 году три четверти населения Британии жили в городах, и каждый пятый жил в Лондоне. Однако эти соотношения не отражают общего роста населения — общая численность населения, живущего в британских городах, выросла от 2 миллионов в 1800 году до почти 30 миллионов в 1900 году. В 1750 году Лондон был единственным городом в Англии с населением более чем 50 000 человек — спустя век появилось двадцать девять таких городов. Некоторые росли очень быстро по мере развития промышленности — население Манчестера увеличилось от 27 000 в 1770 году до 180 000 лишь за шестьдесят лет.

Условия, в которые попали люди в этих городах, были воистину ужасными. В 1833 году примерно 20 000 человек в Манчестере (почти десятая часть его населения) жили в подвалах. Канализация во всех городах почти полностью отсутствовала. Одним из наихудших районов были «Гончарни» северного Кенсингтона в Лондоне. Они представляли собой территорию в восемь акров, изначально раскопанную для снабжения окрестных районов кирпичной глиной. Затем ее забросили, и она стала собирать все сточные воды из близлежащих мест. В этом районе было полно открытых сточных труб и стоячих озер (одно занимало более акра). В начале пятидесятых годов XIX века там проживала примерно тысяча людей вместе с более чем 3000 свиней, которые питались отбросами. Но и остальной Лондон обычно был в отвратительном состоянии. Вот, например, что сообщал в 1847 году Джон Филлипс, инженер лондонской Комиссии по стокам:

«В столице... тысячи домов, в которых нет никакой канализации, и почти во всех них — зловонные переполненные выгребные ямы. Также имеются сотни улиц, дворов и переулков, в которых нет сточных труб... Я посетил очень много мест, где в комнатах, подвалах, погребах и дворах была такая глубокая и густая грязь, что было почти невозможно там ходить».

В других городах положение было столь же плачевным. Когда Фридрих Энгельс в сороковых годах XIX века, занимаясь исследованием условий жизни рабочих в Британии, побывал в Манчестере, то описал один район города, где 200 человек пользовались одним отхожим местом: «В одном из этих дворов, прямо у входа, где заканчивается крытый проход, находится туалет без двери. Он такой грязный, что жители могут выйти со двора или войти в него, лишь пройдя по лужам застарелой мочи и экскрементов». Энгельс также побывал на мосту Дюси-бридж через реку Эрк и нарисовал такую картину:

«Внизу течет или скорее застаивается Эрк... она принимает также содержимое всех окрестных клоак и отхожих мест. Ниже за мостом открывается вид на мусорные кучи, нечистоты, грязь и развалины во дворах на левом высоком берегу... узкая совершенно черная и зловонная речка, полная грязи и мусора, которые она откладывает на правый низменный берег. В сухую погоду на этом берегу остается целый ряд отвратительнейших, зеленовато-черных гниющих луж, из глубины которых постоянно поднимаются пузырьки миазматических газов, распространяя зловоние, невыносимое даже наверху, на мосту на высоте в сорок или пятьдесят футов над уровнем реки».

Попытки улучшить ситуацию зачастую ухудшали ее еще сильнее. Изобретение ватерклозета и строительство канализационных труб (после 1815 года в Англии было вполне законным соединять ватерклозеты с поверхностными потоками, а после 1847 года это стало обязательным) просто привело к тому, что реки превратились в открытые канализационные трубы, содержащие медленно разлагающиеся отходы. В Лондоне содержимое канализационных труб сливалось в реку Флит, из которой попадало в Темзу, протекающую через центр города, и вследствие приливов с отливами отбросы перемещались то в одну сторону, то в другую. В жаркую погоду смрад распространялся по всему городу. В 1858 году во время периода, получившего название «Великое зловоние», из-за невыносимого запаха пришлось прекратить заседания Палаты общин.

Неудивительно, что в таких условиях болезни были эндемическими и распространялись с невероятной легкостью и быстротой. Свирепствовали издавна известные заболевания, такие, как брюшной тиф, однако в промышленных городах с их перенаселенностью и плохими жизненными условиями основной угрозой сделался туберкулез. Еще большей проблемой стало распространение новой болезни — холеры — по схеме, которая очень напоминала схему распространения бубонной чумы («черной смерти») примерно пять веков назад. Холера долгое время была эндемической для Индии и регулярно распространялась по паломническим путям от Ганга, иногда даже достигая Китая. Бенгальская вспышка 1826 года распространила это заболевание до Восточного Средиземноморья, а оттуда оно передалось русским войскам, сражающимся с турками. К 1831 году русские донесли холеру до Польши и Балтийского моря. В течение года она добралась до Британии и главных городов Европы, а затем — до Соединенных Штатов и большей части исламского мира.

В антисанитарных условиях европейских и американских городов холера с невероятной быстротой распространялась среди людей, которые не обладали никакой сопротивляемостью к ней. Десятилетиями происходили повторяющиеся эпидемии, пока ученые и врачи спорили о том, каким образом распространяется эта болезнь. Лишь постепенно благодаря улучшению канализации и систем водоснабжения холеру удалось остановить. Последняя большая эпидемия холеры в Британии была в 1866 году, во Франции в 1884 году и в Германии в 1892 году (во время последней вспышки умерло 8 600 человек в одном Гамбурге). Вследствие болезней, плохого питания и тяжелых условий жизни в промышленных городах показатели смертности в Англии в период с 1810 года до середины XIX века выросли, и лишь потом началось их постепенное снижение. В 1840 году среди рабочего класса в Манчестере почти шесть детей из десяти умирали, не дожив и до пяти лет (в сельской местности эти показатели были почти в два раза ниже).

Только с середины XIX века условия жизни для большинства населения Британии начали постепенно улучшаться. Для ограничения некоторых наихудших злоупотреблений промышленной системы вмешивалось государство — сначала это коснулось количества детского и женского труда, а затем рабочего времени мужчин. По мере улучшения всеобщего уровня благосостояния определенные выгоды получила и промышленная рабочая сила, особенно квалифицированные рабочие. Реальная заработная плата повышалась с пятидесятых годов XIX века до конца века и лишь затем начала застаиваться. Постепенно стал обычным полудневный отдых по субботам, а к восьмидесятым годам XIX века с ростом количества доступных денег увеличивалась популярность зрелищных видов спорта, например, профессионального футбола. Несомненно, что к концу XIX века средний достаток на человека значительно увеличился по сравнению с тем, который имел место веком ранее. Люди могли позволить себе не просто основные предметы первой необходимости, такие, как пища, одежда и жилье, но и, если им везло, некоторые «предметы роскоши», а иногда даже короткий (обычно неоплачиваемый) отпуск.

Общество продолжало меняться и в других отношениях по мере распространения таких профессий, как учителя и врачи. XIX век поистине характеризовался расширением «профессий» — от различных инженеров до адвокатов, бухгалтеров и преподавателей университетов, и у всех появлялись собственные регулятивные органы и институты. Таким образом, гражданское общество становилось все более комплексным.

В промышленных странах продолжало существовать огромное неравенство, и многие люди жили в крайней бедности, особенно если их профессии не давали надежной гарантии занятости. Подобное было характерно для докеров и прочих профессий, уязвимых к экономическим колебаниям. Периоды безработицы, болезни или травмы, полученные во время работы, по-прежнему были очень распространены. В 1889 году считалось, что треть населения Лондона живет за чертой бедности и «во все времена испытывает ту или иную степень нужды». Подобные исследования в других городах подтвердили эту картину. Самые бедные слои общества довольствовались количеством пищи примерно в два раза меньшим, чем приходилось на долю самых богатых, и состояние их здоровья было по-прежнему плохим. В 1899 году, когда 11 000 мужчин в Манчестере попытались записаться в армию для войны с бурами, лишь тысяча оказалась годной по состоянию здоровья. Такие болезни, как цинга, рахит и анемия, вызванные неполноценным питанием, были обычным явлением.

Серьезную проблему по-прежнему представляло жилье. В соответствии с британской переписью 1901 года, чтобы условия проживания считались «стесненными», в двух комнатах должны были обитать по крайней мере двое взрослых и четверо детей при отсутствии водоснабжения и канализации. И даже в рамках такого ограниченного определения почти 10 % британского населения страдали от таких условий. В самых бедных районах эта цифра была еще выше — более трети населения в некоторых лондонских районах, таких, как Финсбери, более половины населения Глазго и две трети Данди.

По мере того как индустриализация в Западной Европе и Соединенных Штатах набирала обороты, города росли, и условия, похожие на те, что были в Британии, наблюдались везде. В Европе появлялись новые фабричные города — в Бельгии, на северо-востоке Франции и в районе Рур в Германии. В результате индустриализации также появились большие бесформенные городские агломерации, что было связано с расширением и объединением ряда некогда независимых поселений. В Британии это было впервые замечено к середине XIX века в «Черной стране» Западного Мидленда и пяти промышленных городах в Стаффордшире. Одна из самых крайних форм этого вида развития появилась в Руре после начала глубокой добычи угля и строительства железнодорожной сети в сороковые и пятидесятые годы XIX века. Масса иммигрантов создавала приток рабочей силы, и деревни этого района росли в незапланированной форме до тех пор, пока в конечном счете не объединились в индустриальную агломерацию, растянувшуюся на десятки миль и включающую в свой состав одиннадцать городов и четыре округа. К 1871 году численность населения данного региона была чуть менее 1 млн человек, а к 1910 году уже составляла 3,5 млн.

В Соединенных Штатах урбанизация была столь же быстрой. В 1830 году там имелось лишь двадцать три города с населением, превышающим 10 000 человек, и лишь два крупных города — Нью-Йорк (200 000) и Филадельфия (160 000). По мере наплыва иммигрантов из Европы города росли, городское население каждые десять лет удваивалось, и к 1860 году его численность достигла 6 млн. К 1910 году уже появилось пятьдесят городов с населением более чем в 100 000 человек. Условия жизни в этих городах были такими же плохими, как в Европе. Показатели детской смертности в Нью-Йорке в период с 1810 по 1870 год удвоились. В конце XIX века новые многоквартирные дома (старые были еще хуже) должны были в соответствии с законом иметь один туалет на каждые двадцать жильцов и один водопроводный кран на каждый дом.

По мере того как размер городов в ходе индустриализации сильно увеличивался, они меняли свою природу, особенно благодаря железным дорогам. В доиндустриальном обществе центры городов находились там, где работали и жили люди (даже богатые). В XIX веке города начали расширяться и расползаться по ландшафту, несмотря даже на то, что плотность населения в центре продолжала увеличиваться и росли огромные трущобы, такие, как Ковент-гарден и Холборн в Лондоне. Местные огороды и поля уничтожались, отдельные деревни и города, например, Шарлоттенбург и Шпандау в Берлине, вошли в состав новых городов.

В большинстве случаев города росли без какого-либо плана в результате спекулятивной застройки, направленной на создание пригородов — мест, где люди жили, но не работали. Пригороды стали последствием новых систем общественного транспорта, особенно железных дорог. В Лондоне непрекращающееся строительство новых линий с сороковых годов XIX века привело к росту новых по большей части жилых пригородов, таких, как Камберуэлл, Хорнси, Килберн, Фулем и Илинг. Жители первых пригородов в Соединенных Штатах ездили на конке, введенной в Нью-Йорке в строй в 1832 году и до 1860 года заимствованной восемью другими городами. После 1869 года в Нью-Йорке Появилась претенциозная система надземных железных дорог, что позволило людям жить еще дальше от центра города. Еще более важным было развитие подземных железных дорог. Первая из них была построена в Лондоне в 1863 году и использовала паровую тягу, но для развития обширной системы глубоких линий требовалась электрификация. Другие города последовали этому примеру чуть позже — Бостон в 1897 году (за первый год по крошечной сети было перевезено более 50 млн пассажиров), Париж в 1900 году, Берлин в 1902 году и Нью-Йорк в 1904 году.

Эти новинки имели два последствия. Центр крупных городов стал центром финансовой и коммерческой, а не промышленной активности, и численность населения быстро упала — в пятидесятых годах XIX века в лондонском Сити было примерно 130 000 жителей, но в течение нескольких десятилетий, когда там стали преобладать различные конторы, эта цифра снизилась почти до нуля. Вторым последствием явилось то, что большинство населения постепенно стало жить в пригородах и даже на еще больших расстояниях от города — особенно в Соединенных Штатах, где земля обычно была дешевой. В 1850 году граница Бостона находилась в двух милях от делового центра, а в 1900 году после развития систем массового транспорта город расширился на десять миль от центра. Единственным большим исключением стал Париж, который имел очень слабую пригородную железнодорожную сеть.

Урбанизация Европы и Северной Америки представляла собой фундаментальное изменение в мировой истории. До XIX века все важные города мира находились за пределами Европы. Даже в 1800 году Пекин и Эдо были такими же большими, как Лондон. К 1850 году Лондон стал самым крупным городом в мире, и его население составляло 2,3 млн человек (примерно столько же, сколько в Ханчжоу во времена расцвета династии Сун в XII веке). Пекин все же был вторым, опережая Париж. Кантон, Ханчжоу и Константинополь все еще были больше Нью-Йорка. Однако к 1900 году шесть самых крупных городов мира находились в Европе или Соединенных Штатах. Лондон с населением в 6,5 млн человек был на тот момент самым крупным. За ним следовали Нью-Йорк (4,2 млн человек), Париж (3,3 млн человек) и Берлин (2,4 млн человек). Единственным городом за пределами этой области, входящим в первую дюжину, являлся Токио с населением в 1,5 млн человек. Пекин был теперь меньше, чем Манчестер, Бирмингем и Филадельфия, и чуть больше Глазго и Бостона.

20.11.3. Загрязнение среды

Увеличение промышленного производства, его сосредоточение в нескольких областях и быстрый переход на каменный уголь в качестве основного источника энергии (в течение XIX века мировое потребление каменного угля возросло в сорок шесть раз, а производство железа в шесть раз) неизбежно привели к серьезному увеличению загрязнения. Последствия тенденции к топке каменным углем очень быстро проявились уже в Британии начала XVII века. В 1608 году посетителей Шеффилда предупреждали о том, что они будут «наполовину удушены городским дымом», а в 1725 году писатель в Ньюкасле сообщал, что «из-за постоянно висящих в воздухе облаков дыма все выглядит таким же черным, как Лондон».

В XIX веке ситуация ухудшалась во всех городах по мере роста численности населения, поскольку для обогревания домов и приготовления пищи использовался почти исключительно каменный уголь. К 1880 году в центральном Лондоне было 600 000 домов с 3,5 млн каминов. Лондонский смог становился все более распространенным, неприятным и представлял собой серьезную угрозу здоровью людей. В течение середины XIX века число туманных дней в году утроилось, и смертность сильно возросла. В декабре 1873 года из-за сильного смога погибло примерно 500 человек, а в феврале 1880 года более 2000 человек умерли в течение трех недель.
Эта закономерность безжалостно повторялась каждый год в течение десятилетий по мере усиления загрязнения, вызванного дымом.

Растущая индустриализация не только увеличивала загрязнение атмосферы дымом и сернистым газом, но и быстро расширяла количество загрязняющих агентов. К XIX веку в Европе и Северной Америке появились районы концентрированного загрязнения и деградации окружающей среды — трубы, выбрасывающие дым и ядовитые газы, огромные кучи шлаков, реки, загрязненные коктейлем из промышленных отходов, и окружающие районы с уничтоженной растительностью. В 1750 году о жителях Бэрслема в «Гончарнях» писали, что им приходится пробираться через густой дым, окутавший город. В долине реки Мононгахела возле Питтсбурга было 14 000 труб, извергающих дым в атмосферу. Химические вещества в атмосфере меняли ее состав над обширными территориями, делая ее кислотной, вследствие этого она разрушала здания, губила реки и озера. Феномен кислотного дождя был впервые выявлен в Манчестере в пятидесятых годах XIX века и подробно объяснен Робертом Смитом в его книге «Кислота и дождь», опубликованной в 1872 году.

Огромное увеличение числа лошадей в XIX веке создало в промышленных городах ужасные условия. Улицы были покрыты лошадиным навозом и мочой, и даже армии уборщиков не могли обеспечить приемлемую чистоту на улицах, особенно когда шел дождь. В 1830 году животные выложили на улицы британских городов около трех миллионов тонн навоза, и большая его часть просто лежала в виде гниющих зловонных куч. К 1900 году объем навоза возрос более чем в три раза. Многие лошади падали замертво на улицах от непосильной работы — в 1900 году в Нью-Йорке с улиц убирали 15 000 трупов лошадей в год.


Коммуникации

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.10 Коммуникации

Индустриализация в Европе и Соединенных Штатах не могла бы происходить без серьезных улучшений в экономической инфраструктуре. До XVIII века Европа, вероятно, отставала от Китая в развитии путей сообщения. Дороги были плохими, каналы были слабо развиты, и это означало, что для перевозки грузов в основном использовались прибрежное судоходство и судоходные реки. XVIII век характеризовался обширным развитием сети каналов, что практически впервые сделало возможным перевозить на большие расстояния массовые насыпные грузы. Появилось несколько железных дорог, но они были на конной тяге и ограничивались короткими грузовыми линиями вокруг угольных шахт и некоторыми промышленными районами. Именно постепенная эволюция ряда технологий за первые три десятилетия XIX века сделала возможным железнодорожное сообщение. Эффективная паровая тяга, способная тянуть грузы, требовала разработки улучшенных котлов, поршней и зубчатой передачи, а также рельсов, способных выдержать столь тяжелые грузы. Даже после того, как в Британии (между Стоктоном и Дарлингтоном в 1825 году и Ливерпулем и Манчестером в 1830 году) появились первые поезда с паровозом, перевозящие пассажиров по железным дорогам, попрежнему требовались дальнейшее усовершенствования, чтобы производить более мощные паровозы, способные передвигаться быстро. Параллельно было необходимо разрабатывать другие технологии, такие, как передача сигналов и информации посредством телеграфа.

После 1830 года железные дороги быстро росли и из коротких путей длиной в несколько миль превратились в крупные магистрали, соединяющие важные города. К началу сороковых годов XIX века главные города Британии были либо связаны с Лондоном, либо к ним велось строительство путей. В 1844 году была открыта первая магистраль на континенте от Антверпена до Кельна, а к 1850 году сеть железных дорог протянулась на восток до Варшавы. Возможно, самой главной их задачей было способствовать созданию и затем интеграции рынков на государственном уровне, позволяя некоторым регионам специализироваться в производстве отдельных видов продукции. Они были особенно важны в быстрой перевозке массовых товаров, например, каменного угля. Дорожный безрельсовый транспорт в течение XIX века почти не изменился и оставался значительно более дорогим, чем железные дороги. Железные дороги не обязательно были дешевле, чем каналы (дешевле они были только в Британии), но они были быстрее. (В Бельгии, Германии и Франции сеть каналов продолжала расширяться даже после 1850 года). По мере того, как росла сеть железных дорог (в 1840 году в Европе их было менее 2000 миль, а к началу XX века — уже 225 000 миль), стоимость перевозок по ним значительно снизилась. В девяностых годах XIX века грузовые тарифы были примерно в два раза меньше, чем в сороковых годах того же века. Это снизило затраты, но еще большее значение имело огромное количество сырья, промышленных товаров и продовольствия, которые перевозились по железным дорогам к концу XIX века. Его просто нельзя было перевезти никаким другим способом, и без железных дорог экономика европейских стран не смогла бы действовать на том уровне, до которого развилась. В 1845 году лишь 7 % перевозок грузов в Бельгии осуществлялось по железным дорогам. В 1910 году по железной дороге перевозилось более трех четвертей сильно возросшего количества грузов. Почти таким же важным являлось количество пассажиров (в целом они приносили железным дорогам примерно половину прибылей), путешествующих как по делу, так и ради удовольствия. Железные дороги оказали феноменальное влияние на жизнь людей и общества в целом.

Кроме того, железные дороги стали важным фактором, создающим спрос на промышленную продукцию — они нуждались в угле, высококачественном железе, а с середины века и в стальных рельсах. Паровозы приходилось строить и ремонтировать на заводах, построенных железнодорожными компаниями, часто в таких городах, как Кру и Суиндон, экономика которых была полностью основана на железной дороге, либо на заводах частных компаний. Строительство путей требовало большого количества рабочей силы, особенно вследствие того, что они строились с минимальным применением машинного оборудования, и как только строительство заканчивалось, они создавали обширный ряд новых рабочих мест. И часто на эти места требовались квалифицированные специалисты.

За исключением Британии и Бельгии, большинство стран в течение некоторого времени зависело от импортируемых рельсов и паровозов — в пятидесятые годы XIX века спрос на рельсы в Испании был эквивалентен двукратному общему объему производства крошечной индустрии черной металлургии этой страны. Железные дороги оказывали важное влияние и на сельское хозяйство, давая возможность быстро перевозить по стране скотину на убой. Также благодаря железным дорогам появились новые рынки сбыта для скоропортящихся продуктов типа сливочного масла и молока. В 1861 году лишь 4 % молока, продаваемого в Лондоне, перевозилось по железной дороге, но через тридцать лет это количество на сильно увеличившемся рынке превысило 80 %. Особенно важны были железные дороги для таких стран, как Мексика, Испания, Россия, и тех регионов Франции, где сообщение по рекам и каналам было плохим. Однако сами по себе железные дороги не могли создать промышленную экономику, следовательно, сильнейшее влияние они оказали на относительно усовершенствованную и развитую экономику таких стран, как Британия, Бельгия и позднее Германия, где способствовали дальнейшему развитию существующих отраслей.

В Соединенных Штатах развитие железных дорог происходило очень быстро. К 1840 году их протяженность уже была больше, чем в Британии. Строительство первой трансконтинентальной магистрали было завершено в шестидесятые годы XIX века, а к концу века общая протяженность путей составляла почти 170 000 миль. Как и в большинстве европейских стран, промышленное развитие началось раньше строительства железных дорог, и в дальнейшем они помогли увеличить скорость роста и снизить затраты. Однако в Соединенных Штатах экономическое и промышленное влияние железных дорог, вероятно, было слабее, чем в Европе. Они даже не являлись главными потребителями железа — в течение XIX века на гвозди ушло больше железа, чем на паровозы и рельсы.

Развитие железных дорог не вызвало прекращения перевозок на конной тяге (за исключением дилижанса). Увеличив количество перевозок, пассажирских и грузовых, железные дороги повысили спрос на лошадей, число которых в конце XIX века достигло пика как в Европе, так и в Соединенных Штатах. Эта тенденция была особенно очевидна в Британии, в которой развилась одна из плотнейших железнодорожных сетей в мире. В 1810 году там имелось примерно 15 000 частных карет, к 1840 году их число увеличилось до 40 000 и к 1870 году — до 120 000. Число лошадей, содержавшихся в городах как для частного, так и для рабочего передвижения, возросло от 350 000 в 1830 году до 1 200 000 к 1900 году. Общественный транспорт зависел от лошадей — в 1902 году в Лондоне было 3700 омнибусов на конной тяге (для каждого нужны были две лошади, а для работы в течение дня требовалось примерно десять лошадей), 7500 двухколесных экипажей и 3900 наемных фиакров. Железнодорожные компании также использовали большое количество лошадей для доставки товаров от станций и с товарных складов. В 1913 году почти 90 % движения товаров в Лондоне все еще осуществлялось с применением конной тяги — железнодорожные компании использовали более 6000 животных, а торговцы каменным углем около 8000. В целом в Британии было около 3,5 млн лошадей, которые съедали примерно 4 млн тонн овса и сена в год. Это отнимало огромное количество сельскохозяйственной земли, и распространять их по стране было очень сложно. Соединенные Штаты столкнулись с такими же проблемами. В 1900 году число лошадей там приблизилось к 30 млн (200 000 из них — в Нью-Йорке), и на их кормление требовалось около 90 млн акров пахотной земли, что составляло почти четверть всего ее количества. Данное поголовье было, вероятно, максимумом, который могла выдержать сельскохозяйственная система, не ухудшая питания людей, и в Британии это было осуществимо только благодаря импорту больших количеств продовольствия.


Индустриализация в США

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.9 Индустриализация в США

Индустриализация в Америке проходила по уникальной модели, продиктованной на редкость особенным положением этой страны. В 1800 году Соединенные Штаты являлись относительно богатой страной, богатство которой было основано на экспорте сырья (урожаев с плантаций на юге и древесины с севера) и самом непосредственном участии в рабовладельческой экономике атлантического региона. Ее купцы импортировали чуть менее 40 % всех рабов, привозимых в Северную и Южную Америку, играли важную роль в торговле сахаром, патокой и ромом, а также снабжали плантации островов Вест-Индии некоторыми промышленными товарами. В торговле с Вест-Индией участвовала примерно половина кораблей Новой Англии. Соединенные Штаты оставались небольшой, почти полностью сельскохозяйственной страной с населением лишь чуть более 5 миллионов, которое жило на востоке от Аппалачских гор. К концу XIX века численность населения США составляла 77 млн, они являлись самой крупной промышленной державой в мире и производили треть мирового объема продукции обрабатывающей промышленности (несмотря на это, 40 % населения по-прежнему трудились на фермах). Что примечательно, этот сильный рост промышленности происходил параллельно с огромным увеличением сельскохозяйственной области и заселением большей части континента.

Хотя многие технологии заимствовались из Европы (особенно в хлопковой текстильной индустрии), основой ранней индустриализации в Америке стали древесина и гидроэнергия. Большие леса здесь не были вырублены, как в Европе, и обеспечивали легкий источник дешевой энергии. В 1850 году древесина все еще составляла в Соединенных Штатах более 90 % топлива, и половина всего железа в стране производилась с использованием древесного угля — печь в Хоупвелле в Пенсильвании ежегодно потребляла свыше 750 акров леса. Печи и бойлеры строились с расчетом на использование древесины, а пароходы на таких больших реках, как Миссисипи, топились дровами, как и большинство паровозов (в отличие от Британии, где с самого начала из-за нехватки дерева использовался кокс или каменный уголь). В 1870 году дрова все еще составляли три четверти топлива для промышленности и транспорта. Лишь с середины восьмидесятых годов XIX века основным источником энергии в Соединенных Штатах стал каменный уголь. Другим основным источником энергии для промышленности, особенно для текстильного производства, являлась вода.

Как и в Британии, промышленное развитие было тесно связано с производством хлопка (в 1860 году это была самая крупная отрасль) и также зависело от рабовладельческой экономики южных штатов. Раннее развитие текстильного производства в Новой Англии финансировалось ведущими купцами, такими, как Браун из Массачусетса и Лоуэлл из Бостона, которые заработали деньги на работорговле. Эта промышленность также зависела от хлопка-сырца с юга — к 1860 году она использовала его в количестве около 430 миллионов фунтов в год, что составляло приблизительно треть объема, экспортируемого в Британию. Большая часть промышленности в США находилась в северных штатах, хотя в пятидесятых годах XIX века примерно 10 % общего объема продукции происходило с юга, и значительная часть этих 10 % производилась 200 тысячами промышленных рабов (большинство из них сдавались внаем местными владельцами плантаций). В первой половине XIX века промышленный рост в Соединенных Штатах был медленным — лишь немногим более одного процента в год. Как и в Британии (и большей части Европы), ранняя индустриализация не увеличила темп роста доходов. Период быстрого расширения промышленности в Соединенных Штатах наступил лишь после окончания гражданской войны, в 1865 году, когда оно пошло с феноменальной скоростью. К 1900 году объем производства увеличился в пять раз, создав большой промышленный пояс в Новой Англии, Среднеатлантических штатах и на Среднем Западе. Производство в каждом регионе разнообразилось от железа и стали до тяжелого машиностроения, кораблестроения и недавно начавшего развиваться химического сектора.


Индустриализация в Европе

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.8. Индустриализация в Европе

Индустриализация не была исключительно британским феноменом, который остальные страны, особенно в Западной Европе, лишь имитировали. С точки зрения мировой истории процесс индустриализации следует рассматривать в качестве сначала регионального в Западной Европе, но в несколько более длительной перспективе он являлся глобальным по своему масштабу — к шестидесятым годам XIX века индустриализация уже происходила в Соединенных Штатах и Японии. В XX веке тот же самый переход осуществило еще большее число стран. И ни одна из них не «подражала» Британии — это было попросту невозможно. Британию отличал ряд особых факторов (особенно легкий доступ к каменному углю плюс богатство, полученное благодаря атлантической экономике). Это привело к тому, что индустриализация началась именно там — но лишь на несколько десятилетий раньше, чем в других странах. В Британии хлопковая промышленность всегда была гораздо более важной, чем в любой другой стране Европы (в 1910 году Британия все еще использовала больше хлопка-сырца, чем Германия, Франция и Италия вместе взятые). В других областях, особенно в химической промышленности, которая развилась примерно после 1860 года, Британия всегда отставала от остальной Европы, в частности, от Германии. Повсеместно каждая страна развивалась в соответствии со своей динамикой и следуя собственному типу индустриализации, зависящему от доступных природных ресурсов и своих успешных отраслей. Если стране удавалось разработать новые технологии, это давало ей преимущество — краткосрочное, поскольку они быстро распространялись, как происходило на протяжении всей истории Евразии. Однако благодаря такому распространению страны, начавшие индустриализацию позже, получали немедленный доступ к новейшим технологиям. Это означало, что в течение нескольких десятилетий им нужно было заменять меньшее количество устаревшего оборудования и заводов, благодаря чему в них происходил начальный всплеск очень быстрого роста.

Второй страной в Европе (и, следовательно, в мире), которая начала индустриализироваться, была Бельгия. Как и Британия, этот регион (Бельгия стала независимой страной в 1830 году) начал индустриализацию в XYIII веке. Угольная шахта возле Льежа начала использовать паровой насос Ньюкомена к 1720 году, т.е. менее чем на десять лет позже его первого применения в Британии. Именно угольная промышленность, особенно в регионе Лимбург, заложила основу бельгийской промышленности. Тяжелая промышленность, особенно металлургия, обеспечивала гораздо большую часть раннего объема промышленного производства, чем в Британии, хотя с девяностых годов XVIII века хлопкопрядение с использованием британского машинного оборудования расширилось и в начале XIX века захватило значительную часть европейского рынка. Бельгия, страна даже меньшая, чем Британия, стала в значительной степени индустриализованной. В Германии большие области, особенно восточные регионы и Бавария, были едва затронуты ранней индустриализацией. С другой стороны, в Саксонии к сороковым годам XIX века появился важный промышленный сектор с крупной хлопковой промышленностью, хотя она работала почти исключительно на гидроэнергии. Именно в главных угледобывающих областях — Руре и Силезии — наблюдались высочайшие уровни индустриализации и развития тяжелой промышленности. Главный всплеск индустриализации в Германии произошел лишь после шестидесятых годов XIX века, но прогресс в то время был действительно очень быстрым.

Францию часто рассматривают в качестве аберрации среди остальных стран Европы и считают ее относительной «неудачницей» в XIX веке. Однако вместо того, чтобы следовать британской или бельгийской схеме индустриализации, французы создали свою собственную (и менее социально деструктивную) модель. Ключевыми факторами для французской индустриализации являлись очень низкая скорость роста численности населения — в два раза меньшая, чем в любой другой стране Европы — и нехватка (а следовательно, высокая стоимость) каменного угля. К 1900 году добыча угля на душу населения во Франции составляла треть аналогичного показателя для Бельгии и Германии и лишь седьмую часть — для Британии, хотя существующие запасы использовались интенсивнее, чем в любой другой стране Европы. Из-за относительной нехватки каменного угля тяжелая промышленность во Франции имела меньшее значение, чем в остальной Европе, и не стала столь концентрированной, как в некоторых регионах Европы, таких, как шотландский, уэльский и даремский угольные бассейны в Британии или Рур в Германии. Следовательно, урбанизация также оказалась относительно низкой, и в географически рассредоточенном промышленном секторе обычно преобладали небольшие фирмы. Тем не менее темпы роста производства были высокими — примерно два процента в год до 1860 года и чуть выше впоследствии. К концу XIX века Франция стала одной из богатейших стран в Европе.

Опыт Франции был очень типичным для таких стран, как Швейцария, Дания, Норвегия, Швеция и Нидерланды, не располагающих большими запасами каменного угля, следовательно, индустриализация в них проходила относительно поздно. К концу XIX века все они (кроме Дании, которая разбогатела благодаря экспорту почти двух третей объема своей сельскохозяйственной продукции) были важными промышленными державами — несомненно, самый высокий в Европе темп роста богатства на душу населения в период с 1860 по 1913 год был в Швеции. Норвегия сосредоточилась на перевозке грузов, голландцы — на обработке импортированного сырья. Швейцария, которая, казалось бы, не соответствовала никаким фундаментальным требованиям, предъявляемым промышленной экономикой, сосредоточилась на подготовке квалифицированной рабочей силы, специализируясь на высокоточном производстве, и к концу XIX века также имела вторую по величине во всем мире индустрию органической химии.

В других странах Европы индустриализация обычно была в высшей степени региональным феноменом. В Австро-Венгрии экономический рост и промышленное развитие были сконцентрированы в двух областях — Богемии и Моравии (которые обеспечивали почти две трети объема промышленного производства) и центральной Австрии (оставшаяся треть). В других местах коммуникации были затруднены, и там по-прежнему преобладало сельское хозяйство. Северо-запад Италии являлся относительно индустриализированным (по крайней мере, на уровнях, типичных для Франции и Австрии), но в других местах, особенно на юге, страна была по-прежнему сельской и неразвитой. Подобным образом в Испании промышленное развитие было сосредоточено в Каталонии и в Стране басков вокруг Бильбао (крупного производителя железа и стали), хотя северо-запад и юг страны были похожи на южную Италию.


Работорговля в Британской империи

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.7. Работорговля в Британской империи

Работорговля была чрезвычайно выгодна Британии. Средняя норма прибыли лишь от прямой торговли рабами составляла около 10 % в год (это даже выше, чем в девяностых годах XVIII века). В итоге прибыли от рабовладельческой экономики Атлантики достигли примерно четырех миллионов фунтов в год. Для сравнения: она более чем в пять превышала сумму, которую английские помещики получали от своих ирландских поместий, и в десять раз — прибыль Британской Ост-Индской компании.

Очевидно, не все эти деньги были инвестированы в британскую промышленность или экономическую инфраструктуру, такую, как каналы — многое было потрачено на текущие расходы или на покупку земельной собственности (хотя это тоже форма инвестирования). Тем не менее в течение XVIII века было немало вложено в каналы, дороги, доки, шахты, сельскохозяйственный дренаж и другие типы усовершенствований экономики, которые способствовали индустриализации. В целом прибыли от рабства в середине XVIII века были эквивалентны общему количеству капиталообразования в британской экономике и, следовательно, обеспечили существенное увеличение доступных в Британии ресурсов. Если вложить в промышленность хотя бы треть или четверть всех этих прибылей, это привело бы к решающему дополнительному росту ресурсов. То, что они могли оказать такое влияние, вероятно по двум причинам — время инвестирования и его региональная природа.

Ключевой фазой для вложений в британскую экономику стал период с шестидесятых по девяностые годы XVIII века, когда они почти удвоились как доля национального богатства Британии. Этот период совпадает с величайшим бумом в экономике Атлантики, когда прибыли от работорговли и плантаций возросли втрое. Основными рынками сбыта для хлопка английского производства являлись Африка, Северная и Южная Америка, и основной поток товаров шел через главный порт работорговли Ливерпуль. В то время, когда национальные рынки были не развиты, особенно рынки добывания капитала и нахождения инвестиций, местные сети в Ланкашире были очень важны. Теснейшие отношения между купцами, занимающимися работорговлей, и местными производителями хлопка обеспечивали прямой канал для вложения прибылей от работорговли в одну из ключевых отраслей расширяющейся экономики.

Связи между прибылями от рабства и инвестированием в промышленность трудно проследить в подробностях, но, вероятно, непосредственные отношения между ними имелись. Однако способ, которым рабовладельческая экономика Атлантики обеспечивала рынок сбыта для британской индустрии, неоспорим. Хлопковая текстильная промышленность в Англии начала развиваться в начале XVIII века, как только посредством защитительного законодательства была устранена конкуренция со стороны высококачественных индийских товаров, поставляемых Ост-Индской компанией. Однако в производстве имел место застой из-за низкого роста британской экономики и не меняющегося уровня экспорта в Европу. Именно Африка, а также Северная и Южная Америка предоставляли серьезную возможность для экспорта хлопка.

Главной особенностью рабовладельческой экономики Атлантики была продажа товаров в Африку с целью приобретения рабов и заготовления одежды и товаров для рабов в Северной и Южной Америке. С начала XVIII века до его семидесятых годов экспорт в эти регионы увеличился в семь раз и стал столь же велик, как экспорт во всю Европу, и в шесть раз больше, чем экспорт в Азию. К девяностым годам XVIII века экспорт хлопчатобумажных товаров возрос более чем на 17 % в год и составлял четыре пятых общего роста спроса. Самыми крупными одиночными рынками являлись Африка, Бразилия и Куба, и 98 % экспортируемых товаров из английской клетчатой хлопчатобумажной ткани отправлялись в Африку или на американские плантации. При рассмотрении всех отраслей промышленности картина несколько меняется. Экспорт являлся самым динамичным сектором экономики XVIII века и порождал дополнительный спрос, что делало выгодным инвестирование в новые машины. В период с 1700 по 1770 год экспорт промышленной продукции возрос более чем на 150 %, но британский рынок увеличился лишь на 14 %. В этом экспорте на Атлантический регион в 1700 году приходилось 15 %, а к 1770 году — более 70 %. Торговля с Америкой и Африкой взяла на себя 80 % экспорта гвоздей и лишь чуть меньшую долю в экспорте ковкого железа.

Таким образом, рабовладельческая экономика Атлантики являлась ключевым сектором британской экономики, к тому же в этом регионе Британия сталкивалась с весьма незначительной конкуренцией — несомненно, гораздо меньшей, чем на высококонкурентных рынках Азии. Атлантический регион обеспечивал главный рынок для экспорта и был самым динамичным доступным рынком для железа и хлопка, продаваемого в Африку с целью покупки рабов, одежды, которую носили рабы в Америке, или инструментов, используемых ими на плантациях.

В третьей области, поставке хлопка-сырца в развивающуюся британскую промышленность, связь с рабовладельческой экономикой прямая и крупномасштабная. Значительное расширение производства хлопка не могло произойти без сообразного увеличения поставок хлопка-сырца. Это было особенно важно, поскольку британские хлопчатобумажные товары не могли конкурировать с высококачественными индийскими — качество первых было не более чем приемлемым, а преимущество заключалось в дешевизне и достаточном количестве. Экономика Атлантики обеспечивала доступ к почти неограниченному земельному фонду в Северной и Южной Америке и крупному источнику принудительного труда, позволяющему свести к минимуму производственные затраты. В 1790 году Соединенные Штаты производили лишь 1,5 млн фунтов хлопка. В 1791 году Эли Уитни изобрел волокноотделитель. Это позволило улучшить обработку, и к 1800 году производство достигло 35 млн фунтов, а к 1820 году — 160 млн фунтов. В течение этого периода цена хлопка-сырца упала на две трети. В двадцатых годах XIX века американские плантации, на которых трудились рабы, обеспечивали три четверти британского импорта хлопка-сырца и, следовательно, являлись основой успеха британской индустрии.

Так как выращивание хлопка стало распространяться на запад в новые регионы, такие, как Алабама, Миссисипи и Техас, к 1860 году американское производство возросло до 2,3 млрд. фунтов, что составило две трети мирового производства и примерно 90 % британского импорта хлопка-сырца. Рабовладельческая экономика юга Соединенных Штатов и механизированная хлопковая промышленность Британии были неразрывно связаны между собой.


Индустриализация в Британии

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.6. Индустриализация в Британии

Британия была первой страной, в которой началась индустриализация. То, что произошло в течение примерно века где-то после 1750 года, обычно описывается как «промышленная революция» — этот термин впервые был использован в 1884 году Арнольдом Тойнби (экономистом, а не историком). Хотя сейчас данный термин неизгладимо ассоциируется с Британией, это глубоко ошибочное его употребление. Новые технологии разрабатывались в течение долгого периода человеческой истории, и большая часть тех, что вошли в практику в течение века после 1750 года, была построена на множестве более ранних изобретений. Несмотря на то, что количество технологических изменений в конце XVIII — начале XIX века, вероятно, было беспрецедентным, эти изменения следует рассматривать как часть гораздо более долгого процесса, ведущего к фундаментальным технологическим новинкам конца XIX и XX века, когда скорость перемен продолжала увеличиваться. При сосредоточении на изменениях в течение нескольких десятилетий в отдельных промышленных секторах, таких, как текстильное производство, обычно преуменьшаются остальные фундаментальные изменения, в результате которых должно было возникнуть совершенно другое человеческое общество. Речь идет об изменении источников энергии и увеличении ее доступности, урбанизации, росте индустрии обслуживания, промышленной рабочей силы и изменении роли государства. Недавнее историческое исследование показало, что общая скорость роста экономики в течение так называемой «промышленной революции» в Британии была в действительности очень низкой, и многие сектора почти не менялись. В период с 1760 по 1800 год британская экономика росла примерно на 1 % в год, лишь в двадцатые годы XIX века темп ускорился до примерно 2 % в год. Быстрый рост, составляющий примерно 3 % в год, происходил лишь в тридцатые и в течение нескольких лет в сороковых годах XIX века, что по большей части явилось результатом инвестиций в железные дороги и их развития. После примерно 1850 года темпы экономического роста снова упали. Столь медленное их увеличение означало, что до периода после примерно 1830 года из-за быстро растущего населения среднее богатство на душу почти совсем не росло.

В классических письменных свидетельствах о «промышленной революции» особо подчеркивается роль текстильной промышленности, изобретение нового машинного оборудования и развитие фабрик. Все эти факторы необходимо оценивать объективно. В начале XVIII века в Британии (как и в остальной Евразии) текстильное производство было в основном деревенской отраслью. Крестьяне совмещали его с сельскохозяйственным трудом, и часто станок стоял у них в комнате наверху. Они зависели от купца, поставляющего сырье и приобретающего конечный продукт, работали на сдельной оплате и, как правило, сами решали, с какой скоростью работать. Неудивительно, что многие технологические усовершенствования XVIII века производились с расчетом именно на подобную систему производства. Первая чулочновязальная машина была разработана так, чтобы ее можно было разместить в крестьянской избе, а летающий челнок Кая, созданный в 1733 году, был предназначен для увеличения производительности ручных ткацких станков. Все машины, которые обычно считаются типичным оборудованием хлопковых фабрик — прядильная машина Харгривса «Дженни» (1764 год), кольцепрядильная машина Аркрайта (1769 год) и мюль-машина Кромптона (1779 год), — изначально размещались в жилищах надомных рабочих. Фабрики же, которые в это время действительно развивались, часто представляли собой не более чем скопления рабочих, использующих станки, предназначенные для работы на дому. Владельцы подобных фабрик вводили там более серьезную дисциплину труда, что приносило им прибыль. Десятилетиями ручное производство продолжалось параллельно с фабричным. В хлопковой промышленности прядение на фабриках с использованием паровых станков существовало наряду с прядением на ручных станках вследствие как технических проблем, так и желания фабрикантов распределять риск и использовать дешевую рабочую силу. Хотя механический ткацкий станок был изобретен в 1787 году, вытеснять ручные станки для прядения хлопка в большом масштабе он начал лишь с середины двадцатых годов XIX века и вплоть до тридцатых годов не был значительной силой в шерстяной промышленности. Таким образом, фабрики оставались маленькими — хотя в период с 1800 по 1835 год их число в Йоркшире утроилось и превысило 600, на большинстве из них трудилось лишь небольшое количество рабочих (в среднем менее пятидесяти), и они часто делились на части и передавались в субаренду. Даже к 1851 году только на 10 % фабрик работало более 200 человек. В сороковые годы XIX века хлопковая промышленность составляла лишь десятую часть объема промышленного производства Британии и давала работу менее чем 5 % несельскохозяйственной рабочей силы.


Энергия

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.5. Энергия

Радикальная трансформация количества доступной людям энергии и источников ее поступления была даже более фундаментальной, чем технологические изменения, начавшиеся с середины XVIII века. До этого времени весь мир страдал от сильной нехватки энергии. Практически всей доступной энергией являлась сила людей и животных, к тому же последняя была сильно ограничена трудностями запряжки. В течение многих тысячелетий в основе каждого человеческого общества лежал тяжелейший людской труд, и расплачиваться за это приходилось ранней смертью, травмами и страданиями. Проявлением власти правителей и элиты являлась возможность мобилизовать этот труд в своих интересах как для создания монументальных построек, так и для работы в сельскохозяйственных угодьях.

Люди потребляли меньше пищи, чем животные, и до XIX века являлись основной рабочей силой в сельском хозяйстве. Они расчищали участки, строили террасы и оросительные системы, сеяли, занимались прополкой и вскапывали землю. В 1806 году один французский писатель, пишущий на сельскохозяйственные темы, все еще предлагал оставить плуг и вернуться к вскапыванию полей вручную, что хоть и медленнее, но зато дешевле и тщательнее. Люди также являлись основной силой в промышленности — большой подъемный кран на рыночной площади в Брюгге, считавшийся технологическим чудом XV века, работал благодаря топчаку, который приводили в движение люди.

Большое колесо, которое приводилось в движение благодаря весу людей или животных, идущих по ступенькам, расположенным на его внутреннем крае. (Прим. перев.)

В XIX веке в Британии на топчаках работали заключенные, которых нанимали местные промышленники. Повсеместно людей использовали для переноски товаров, а также для транспортировки других людей (обычно представителей элиты) в паланкинах, которые носили четверо или шестеро человек (были распространены в Азии) либо портшезах, которые несли двое (были распространены в Европе). Также имелись колесные повозки, приводимые в движение людьми.

Главным ограничением для использования силы животных, помимо проблем с запряжкой, было количество потребляемого ими корма — лошадь нуждалась примерно в четырех или пяти акрах земли, и вследствие ограниченной продуктивности сельского хозяйства часто было трудно отдать так много земли в условиях, когда едва хватало еды людям. Быкам требовалось чуть меньше земли, и они оставались главными тягловыми животными. В XVIII веке в Европе было примерно 24 миллиона быков; для сравнения — лошадей было чуть больше половины этого числа. Лошади также являлись важным источником энергии в промышленности (отсюда использование термина «лошадиная сила» для измерения количества вырабатываемой энергии) и широко использовались в горном деле, пивоварении и для приведения в действие самых первых текстильных машин.

Гидроэнергия была задействована в Евразии приблизительно на границе между эпохой до нашей эры и нашей эрой. Ее использование постепенно увеличивалось, а примерно тысячей лет позднее стали использовать энергию ветра. Вода веками являлась главным источником энергии для промышленности и оставалась им в течение немалого периода XIX века. По мере расширения использования гидроэнергии вдоль рек стали размещать предприятия текстильной промышленности и многие первые фабрики — в Соединенных Штатах до восьмидесятых годов XIX века энергия пара обычно использовалась только там, где требовалось расположить производство в стороне от реки. О масштабе операций, возможных с гидроэнергией, можно судить по фабрике «Мастодонт» с водяным колесом на реке Мохок.

Во время строительства фабрики был найден скелет мастодонта, отсюда название. (Прим. перев.)

Оно доставляло воду по трубам диаметром 102 дюйма к турбинам, которые вырабатывали энергию в 1200 лошадиных сил и приводили в движение две мили валов и десять миль приводных ремней, вращали 70 000 веретен и 1500 ткацких станков, производя 60 000 ярдов хлопка в день. В 1900 году в Нюрнберге все еще имелось 180 действующих водяных колес. В районах, где гидроэнергия была недоступна, в больших масштабах использовалась энергия ветра — в XVI веке в Нидерландах имелось более 8000 ветряных мельниц, которые использовались для приведения в действие пил, выделывания кожи, проката медных пластин, кручения шелка и валки сукна.

До XIX века главным источником топлива для всего человечества являлась древесина. Она была легко доступна (часто бесплатно) и хорошо горела в сухом состоянии, проблема же заключалась в том, что она также требовалась для многих других целей. Она применялась при строительстве домов, укреплений, мостов, производстве промышленного оборудования, контейнеров и в кораблестроении. В форме угля древесина служила основным топливом при плавке стали, производстве стекла и кирпича, а также в пивоваренной промышленности. Со времен самых первых крестьянских поселений в Юго-Западной Азии леса также вырубались для получения земли под сельское хозяйство. Древесина веками имела множество применений, поэтому постепенно ее стало не хватать, и в Китае это уже в XII веке препятствовало индустриализации. В Европе большая вырубка лесов началась со значительным увеличением населения после 1000 года н.э. Развивающаяся промышленность потребляла огромное количество дерева. На среднюю небольшую домну ежегодно уходило около 250 акров леса, но другие процессы были еще более разорительными. В середине XVII века на производство поташа в России расходовалось три миллиона тонн древесины в год, а в районе реки Кама, где было более 1200 солеварен, все местные леса были вырублены, и чтобы топить печи, приходилось привозить древесину с расстояния более чем в 200 миль.

Нехватка древесины в Европе прежде всего проявилась в специализированных областях, таких, как кораблестроение. В начале XVI века в Венеции не осталось древесины для постройки кораблей, и ей приходилось импортировать дерево (часто — готовые корпуса) из своих колоний вдоль побережья Далмации. Португалия тоже испытывала нехватку древесины, и ей приходилось рассчитывать на корабли, построенные из бразильских и индийских твердых пород дерева в Багии и Гоа. В восьмидесятых годах XVI века, когда король Испании Филипп II строил свою армаду, собираясь выступить против Англии и голландцев, ему пришлось импортировать лес из Польши. В самой Англии нехватка леса впервые проявилась в середине XVII века, и ей пришлось заняться импортом древесины из Скандинавии и Балтийского региона (в 1756 году Британия приобрела право экспортировать 600 000 деревьев в год из России), а также из колоний в Америке — сначала из Нью-Гэмпшира, затем из Мэна. В 1696 году военные корабли для военно-морских сил Великобритании строились в Нью-Гэмпшире из-за недостатка леса в самой Британии. Нехватка древесины для кораблестроения стала лишь одним из признаков большого энергетического кризиса, затронувшего всю Европу. Местные источники древесины и древесного угля истощались — учитывая плохое состояние коммуникаций и сопутствующие расходы, было невозможно осуществлять поставки на слишком большие расстояния. В 1560 году чугунолитейные заводы Словакии были вынуждены сократить производство, так как начали иссякать поставки древесного угля. Спустя тридцать лет пекарям Монпелье на юге Франции для топки печей пришлось рубить кустарник, поскольку во всем городе не осталось древесины. В двадцатые годы XVIII века солеварни в польском городе Величка пришлось закрыть, потому что вся местная древесина была израсходована. В 1717 году недавно построенная в Уэльсе домна четыре года не приступала к производству, накапливая древесный уголь, но, несмотря на это, топлива ей хватило лишь на тридцать шесть недель работы, после чего ее пришлось закрыть. В большинстве районов Британии доменные печи могли работать лишь короткими всплесками каждые несколько лет.

Реакцией на эту усиливающуюся нехватку энергии стало переключение на каменный уголь — топливо, которое многими считалось низкокачественным. По мере роста цен на дерево сначала бедняки, а позднее даже богачи были вынуждены использовать каменный уголь для обогрева. В английских анналах Стоу 1631 года по этому поводу сказано: «Во всем королевстве сильнейшая нехватка древесины... жителям, и даже достопочтенным персонам в своих палатах, в основном приходится разводить огонь из каменного угля». В 1550 году добыча каменного угля в Англии составляла примерно 210 000 тонн, но к 1630 году она увеличилась до 1.5 млн тонн. К 1700 году Лондон импортировал в год свыше 550 000 тонн каменного угля, доставляемого морем из Ньюкасла (что в 15 раз больше по сравнению с 1550 годом). Хотя люди, возможно, предпочитали древесину, они использовали уголь в кострах и печах, а такие отрасли, как кузнечное дело, пивоварение и мыловарение, с легкостью перешли на новое топливо. Однако примеси в угле исключали его использование в большинстве производств, пока не были разработаны новые процессы. После 1610 года каменный уголь стали использовать в производстве стекла, а спустя десять лет — при изготовлении кирпичей. К сороковым годам XVII века кокс применялся для сушки солода, а сорок лет спустя — для плавки свинца, меди и олова. Последним важным промышленным процессом, который приспособился к использованию угля в течение XVIII века, была выплавка стали.

Постепенное принятие каменного угля в качестве топлива стало не просто заменой одного источника энергии другим. Это являлось фундаментальным сдвигом в типе доступной людям энергии. До применения каменного угля использовались только возобновляемые источники энергии — человек, животные, вода, ветер и древесина (хотя последний ресурс обычно использовался так, что становился невозобновляемым). Теперь впервые люди постепенно стали зависеть от обширных, но по сути невозобновляемых ископаемых источников топлива, находящихся под поверхностью земли. С ростом цен на древесину и с началом применения все более эффективных паровых насосов стали прибыльны и возможны для разработки угольные шахты с большей глубиной.

Хотя ранняя промышленность зависела от гидроэнергии, именно растущее использование каменного угля знаменовало европейскую индустриализацию в XIX веке. Увеличение добычи угля было поразительным. В 1800 году объем мировой добычи составлял примерно 15 млн тонн, к 1860 году он достиг 132 млн тонн, а к концу XIX века превысил 700 млн тонн, т.е. увеличился в сорок шесть раз. (Тем не менее в технологическом отношении эта индустрия мало изменилась за целый век — использовался почти только людской труд в трудных и чрезвычайно опасных условиях.) За последние два года XIX века мир использовал больше угля, чем за весь XVIII век. Сначала каменный уголь играл незначительную роль, но затем стал составлять приблизительно 90 % сильно увеличившегося мирового потребления энергии. Новые темпы потребления энергии и индустриализации уже не могли бы поддерживаться древесиной — в 1900 году потребление угля в мире было эквивалентным ежегодному уничтожению и транспортировке леса, в три раза превышающего площадь Британии. В мире не было достаточного количества лесов для долговременного поддержания такого уровня использования древесины, а проблемы с транспортировкой по миру такого большого ее количества были бы, вероятно, непреодолимы.

Влияние каменного угля в XIX веке можно было обнаружить повсеместно. Он не только питал энергией железнодорожные поезда, но также являлся одним из основных перевозимых ими грузов. Каменный уголь преобразил корабли, которые до XIX века зависели от силы людей или энергии ветра. Количество перевозок, осуществляемых с помощью энергии пара во всем мире, выросло от лишь 32 000 тонн в 1831 году до более 3 млн тонн в середине семидесятых годов XIX века. Важным побочным продуктом увеличения потребления каменного угля стало использование отходящих газов для первого неприродного источника света. До XIX века люди пользовались у себя в домах свечами из животного жира (только богатые могли позволить себе свечи из китового спермацета, которые не обладали тошнотворным запахом), и в большинстве городов по ночам было темно, хотя в Лондоне имелось несколько улиц, освещаемых лампами на китовом жире. Попутный газ, получаемый из угля, впервые был использован в 1807 году для освещения фабрики в Солфорде, а первые лондонские районы стали освещаться газом, поставляемым с центрального агрегата через подземную распределительную сеть, в 1814—1816 годах. К 1823 году системы газового освещения были построены в пятидесяти двух городах, такие же системы вскоре стали использоваться в Бостоне, Нью-Йорке (который использовал уголь, импортируемый из Британии) и Берлине. В течение XIX века использование газа в быту для освещения и приготовления пищи постепенно распространялось, по крайней мере, среди тех, кто мог позволить себе немалые траты на его проведение.


Технологии

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.4. Технологии


В период с середины XVIII до конца XIX века произошли два всплеска в совершенствовании технологий, благодаря которым начались перемены в британской экономике, а затем в экономике Западной Европы и Соединенных Штатов.

Первый всплеск длился примерно до 1830 года и характеризовался повышением механизации текстильного производства, увеличением производства железа и постепенным совершенствованием паровой машины. Однако никакое одиночное изобретение не могло полностью трансформировать экономику, поэтому скорость изменений в британской экономике и темпы ее роста были очень низкими и начали расти лишь в течение десятилетий после 1850 года. Новые текстильные станки имели очень ограниченное применение, а самыми важными оказались улучшения в черной металлургии. В начале XVIII века для плавки железа стали использовать кокс, который китайцы применяли уже почти тысячу лет. Однако лишь с 1784 года, когда Генри Корт разработал процессы пудлингования и проката для превращения чушкового чугуна путем рафинирования в прутковое железо в отражательной печи, которую топили каменным углем, стали возможны значительные увеличения объема производства.

В равной степени имело значение постепенное совершенствование паровой машины — от первого использования китайцами поршней и золотника до парового насоса, разработанного Томасом Ньюкоменом в 1712 году для откачки воды из глубоких стволов шахт. Машина Ньюкомена имела лишь ограниченную область применения и КПД не более 1 %. В конце XVIII века Джеймс Уатт произвел ее усовершенствование, отделив конденсатор от цилиндра, чтобы последний оставался горячим, и усовершенствовал кривошипную передачу, создав двигатель двойного действия. Большинство этих машин также использовалось в шахтах и по-прежнему имели КПД менее 5 %. Лишь после того, как в 1800 году истек срок действия патента Уатта, Ричард Тревитик смог разработать двигатель меньшего размера и более эффективный, работающий с давлением в десять атмосфер. Тем не менее до середины XIX века паровые машины оставались не более эффективными, чем источники энергии, работающие на воде.

Сильное влияние паровые машины оказали лишь на развитие железных дорог. До конца двадцатых годов XIX века те были по большей части на конной тяге и подводились лишь к шахтам и другим промышленным объектам. Главная проблема заключалась в разработке стальных рельсов, способных выдержать вес паровоза и состава с грузом. Как только эта задача была решена, железные дороги стали быстро распространяться, создавая стимул для экономического роста посредством спроса, который они создали на ресурсы, а также благодаря товарам и людям, которых по ним перевозили. Несмотря на то, что стальные рельсы были крайне необходимы для развития железных дорог, большие изменения в производственных процессах и широкое использование стали начались лишь с середины XIX века. В 1857 году Генри Бессемер запатентовал метод производства, при котором сталь рафинировалась продуванием воздуха через расплавленную руду. Это сделало возможным крупномасштабное производство и регулирование химического состава стали. Данный процесс веками применялся за пределами Европы, но не в больших промышленных масштабах. В Европе мартеновский процесс был разработан главным образом с использованием доступной там богатой фосфористой железной руды.

На судах паровая тяга была использована даже еще раньше. Одним из первых судов на паровом двигателе был «Клермонт» Роберта Фултона, в 1807 году совершивший рейс по реке Гудзон в Нью-Йорке.

На самом деле он назывался «North River steamboat of Clermont», то есть «Пароход Северного Гудзона из Клермонта». (Прим. ред.)

В 1811 году по реке Клайд проплыла «Комета» Генри Белла. В течение десяти лет суда на паровой тяге появились в Европе — в 1821 году пароходы стали пересекать Ла-Манш, в 1824 году плавали по Рейну и в 1831 году по Дунаю между Веной и Пештом. В тридцатых годах XIX века были созданы двигатели мощностью 320 лошадиных сил, и к 1839 году колесные пароходы на паровом двигателе (правда, дополнительно оборудованные парусами) пересекали Атлантический океан за четырнадцать дней.

На самом деле впервые судно с паровым двигателем (американская «Саванна») пересекло Атлантику еще в 1819 году. С 1838 года такие рейсы начали совершаться именно под парами (первыми стали англичане — «Сириус» и брюннелевский «Грейт Вестерн»), (Прим. ред.)

К сороковым годам XIX века стали использовать гребные винты и корабли со стальным корпусом, а в конце пятидесятых на гигантском корабле Брюннеля «Грейт Истерн» длиной 680 футов появились двигатели мощностью 1600 лошадиных сил.

Ни одно из этих промышленных достижений не зависело от прогресса в европейской науке. Их добились инженеры, рабочие и ремесленники, обладавшие мастерством в определенных профессиях и использовавшие свои знания для разработки новых технических приемов и усовершенствований с целью решить практические задачи. Первой новой технологией, которая действительно основывалась на достижениях науки, стало использование электричества и магнетизма. В 1821 году Майкл Фарадей разработал первый электромотор, а десятью годами позже — динамо-машину. Однако прошло несколько десятилетий, прежде чем эту новую технологию стало возможно применять в больших масштабах. Были необходимы предварительные изобретения в системах выработки и распространения электричества наряду с изобретениями для производства с его помощью освещения, нагревания и энергии. До конца XIX века оно применялось по большей части в системах связи — был создан телеграф, а в 1851 году проложен первый подводный кабель между Британией и Францией. Лишь в 1875 году на вокзале Гар дю Норд в Париже было осуществлено первое крупномасштабное применение электрического освещения, и только с 1884 года в Глазго и Франкфурте начали ездить первые электрические трамвая. До XX века весь потенциал электричества не использовался.


Европа: продовольствие и население

ЧАСТЬ VI Формирование современного мира (1750-2000 годы)
Глава 20. Зарождение современной экономики и современного общества (1750—1900 годы)
20.3. Европа: продовольствие и население


Во многих отношениях XVIII век стал неблагоприятным временем для фундаментального экономического прогресса. Во всем мире быстро росла численность населения. В Китае она более чем удвоилась — от 160 млн до 330 млн человек. В Европе она увеличивалась медленнее и возросла на 30 % — от 120 млн до 180 млн человек, хотя в некоторых странах процесс шел значительно быстрее — население России более чем удвоилось. В начале XIX века численность населения мира перешагнула отметку в один миллиард.

Причины столь быстрого роста далеко не ясны, поскольку не наблюдалось никаких значительных улучшений в медицине. Наиболее вероятным объяснением является долгий внутренний мир в Китае в сочетании с влиянием на весь мир более продуктивных сельскохозяйственных культур, распространяемых из Северной и Южной Америки. Похожие всплески роста происходили и в прошлом (хотя и не в таком масштабе), приводя к растущему обеднению, избытку рабочей силы в сельской местности — и, в конечном счете, к всеобщей нехватке продовольствия. При подобных обстоятельствах избавление от ограничений доиндустриального общества было маловероятным.

В прошлом нередко утверждалось, что именно европейская агрокультура, особенно британская, заложила основы для роста индустриализации. Считалось, что этого удалось достичь вследствие увеличения продуктивности в течение примерно века до 1750 года. Этот процесс сочетался с принудительным освобождением излишних трудовых ресурсов в сельской местности после огораживания земель помещиками с целью создания рабочей силы для расширяющейся индустриальной базы. Рост благосостояния в деревне создавал рынок сбыта для товаров, производимых в развивающемся промышленном секторе, что приводило к возникновению циклического роста и увеличивало богатство.

Состояние, при котором одно благоприятное обстоятельство стимулирует возникновение другого благоприятного обстоятельства, которое, в свою очередь, поддерживает предыдущее. (Прим. перев.)

Сейчас очевидно, что это объяснение излишне слишком многое упрощает и верно лишь отчасти. Почти не приходится сомневаться в том, что в течение века до 1750 года сельское хозяйство в Англии стало более товарным (таким же образом, как чуть ранее в Нидерландах) и заняло место среди самых продуктивных в Европе. Продуктивность росла примерно в два раза быстрее, чем численность населения, посредством ряда небольших кумулятивных улучшений — заимствования новых культур, улучшения севооборота и использования новых машин. Большинство изменений шло от мелких фермеров, а не от «совершенствующихся помещиков», вроде Таунсенда «Репы» и Джетро Талла, которые ранее получали крайне высокую оценку.

Таунсенд  ввел норфолкскую систему земледелия, предполагающую круговой цикл смены культур на четырех участках. (Прим. перев.)

Джетро Талл в начале XVIII века издал книгу с описанием изобретенной им механической сеялки. (Прим. перев.)

Главным вкладом помещиков стало огораживание — захват более семи миллионов акров общинной земли и превращение ее в частную собственность.

Число крупных поместий соответственно росло — к девяностым годам XVIII века свыше четверти всей земли в Англии входило в состав поместий, и площадь каждого составляла более 3000 акров. Многие помещики действительно перенимали новые технические приемы, хотя продуктивность оставшихся «неогороженных» участков также быстро росла, поскольку они приспосабливались к растущим коммерческим трудностям. Проблема заключалась в том, что помещики, как правило, расходовали на усовершенствование хозяйства лишь примерно десятую часть своих доходов, остальное же тратилось на поддержание престижа. Не следует преувеличивать влияние всех этих изменений — в 1800 году урожаи английской пшеницы по-прежнему были примерно такими же, как в остальной части Северо-Западной Европы, а в 1750 году урожаи в Восточной Англии ничем не отличались от урожаев, получаемых лет пятьсот назад.

Хотя важные изменения произошли еще до 1750 года, вклад сельского хозяйства Англии в решающий период ранней индустриализации на протяжении века после 1750 года был слабым и, возможно, даже являлся негативным фактором. В период с 1760 по 1800 год объем продукции сельского хозяйства рос в два раза медленнее численности населения. Это давало основания полагать, что страна в конечном счете окажется в той же ловушке, в которую прежде попадали государства с доиндустриальной экономикой. Сельское хозяйство Англии было не в состоянии справиться с удвоением численности населения в первой половине XIX века. Последствия отставания объема сельскохозяйственной продукции от роста численности населения быстро проявились, когда в конце XVIII века выросли цены на продовольствие, вынуждая людей меньше тратить на другие товары. В сельскохозяйственных районах (где проживала значительная часть населения) рост численности населения вызвал падение реальной заработной платы, что еще больше уменьшило спрос на промышленные изделия.

Несмотря на то, что благодаря растущим ценам помещики получали богатство и дополнительные прибыли, они обычно не вкладывали средства в промышленность, предпочитая тратить деньги на удовлетворение своих текущих потребностей. Возможно, даже фактически происходил чистый приток капитала в сельское хозяйство по мере того, как богатые купцы скупали земельную собственность дня достижения социальной респектабельности. Рост числа сельскохозяйственных рабочих в Англии продолжался, хотя их относительное количество падало, и прекратился только после 1850 года. Также имел место незначительный переход сельскохозяйственных рабочих в промышленность. Мобильность рабочей силы по стране была низкой; промышленность развивалась в местах, находящихся далеко от главных районов коммерческой агрокультуры; сельскохозяйственным рабочим не хватало навыков, необходимых в промышленности, и они обычно предпочитали жить в деревне. Следовательно, результатом быстрого роста численности сельского населения стало растущее обеднение с образованием массы неимущих — к тридцатым годам XIX века средний сельский труженик в Британии был так же беден, как и его предшественники в течение нескольких веков.

Тогда каким же образом английской экономике удалось выбраться из ловушки, когда не хватает продовольствия, чтобы прокормить увеличивающееся население, не говоря уже о растущем количестве рабочей силы, занятой в промышленном производстве? Это произошло благодаря импорту продовольствия из ближайшей колонии — Ирландии. Окончательное установление политического контроля Англии над островом Ирландия в конце XVII века привело к созданию ряда крупных поместий, которыми главным образом владели не проживающие там английские помещики. В XVIII веке численность населения Ирландии начала быстро расти по мере того, как обедневшее крестьянство наконец стало использовать высокопродуктивный картофель в качестве главной (и часто единственной) сельскохозяйственной культуры — другие виды продовольствия экспортировались в Англию. К концу XVIII века доля Ирландии в британском импорте зерна, сливочного масла и мяса составляла примерно половину. Что еще важнее — это составляло шестую часть от общего количества потребления данных продуктов и было крайне важно для восполнения неспособности сельского хозяйства Англии удовлетворять потребности увеличивающегося населения. Феноменальный рост численности населения Британии в начале XIX века и зарождение существенной индустриализации не смогли бы произойти без импорта продовольствия из Ирландии. К тридцатым годам XIX века импорт из Ирландии увеличился более чем в пять раз, составив четыре пятых британского импорта продовольствия. В итоге в период с 1815 по 1846 год импорт продовольствия Британией составил примерно треть объема ее сельскохозяйственного производства — этого было достаточно для поддержания промышленного развития, пока не стали доступными источники продовольствия за пределами Европы.

В других европейских странах ситуация была хуже. Во Франции численность населения в период с 1720 по 1790 год возросла примерно на шесть миллионов, но нет никаких свидетельств того, что увеличилось производство зерна, а уровень продуктивности сельского хозяйства был ниже, чем в Англии. В течение XVIII века цены на зерно росли быстрее, чем заработная плата, и около 40 % населения (а в некоторых районах 70 %) долгое время недоедали, потребляя менее 1800 калорий в день, причем большая их часть поступала от низкокачественных зерновых.

Условия жизни были такими же плохими, как во время великого бума численности населения Европы около 1300 года. Только после 1825 года среднее количество еды на человека во Франции достигло того же уровня, какой был зарегистрирован в Индии в конце XX века. В сельской местности Европы все еще преобладали крупные поместья — в 1800 году половиной всех земель владели церковь, знать и городские корпорации. Продажа церковной земли в ходе Французской революции (как и продажа бывшей монастырской земли в Англии в сороковых годах XVI века) была на руку лишь состоятельным землевладельцам или очень богатым арендаторам, поскольку она продавалась лицам, предлагающим наивысшую цену. В некоторых регионах положение было даже еще хуже — на юге Испании в конце XVIII века три четверти населения состояло из безземельных неквалифицированных рабочих и их семей.

К 1800 году только в Британии, Франции, Нидерландах, Бельгии, Люксембурге, Альпах, Западной и Центральной Германии помещики жили за счет получаемой от крестьян ренты, а не непосредственной эксплуатации крестьян посредством различных форм крепостничества. Во Франции остатки крепостного права были уничтожены в 1793 году, далее французские оккупационные армии отменили его в Савойе (1792 год), Неаполе (1806 год) и Испании (1808 год). В Пруссии крепостничество по большей части было устранено в период с 1806 по 1811 год (однако полностью лишь к 1848 году), но таким образом, что крестьянам это не принесло почти никакой выгоды. Наследственное рабство и трудовые повинности исчезли, но юрисдикция и полицейская власть помещиков сохранились, и крестьянам приходилось возмещать помещикам убытки, отказываясь от части своей земли. В 1816 году условия стали еще жестче, так что освободиться могли только те немногие крестьяне, которые владели собственным тягловым скотом.

В целом крупные поместья никуда не делись, у крестьян не было иного выбора, кроме как работать на них, и число безземельных неквалифицированных рабочих росло. Их количество особенно увеличилось в Балтийских провинциях после 1816 года, поскольку крепостные были освобождены, но не получили никакой земли. В других же регионах, особенно в Австрии и в придунайских землях, количество труда, требуемого в XIX веке от крепостных, лишь увеличивалось. В Австрии крепостное право было отменено в 1848 году, в Венгрии — пятью годами позже и в России — в 1861 году. Последней в Европе крепостное право отменила Румыния, это случилось в 1864 году.